Неточные совпадения
— И! нет, какой характер! Не глупа, училась хорошо, читает много книг и приодеться любит. Поп-то не бедный: своя
земля есть. Михайло Иваныч, помещик, любит его, — у него там полная чаша! Хлеба, всякого добра — вволю; лошадей ему подарил, экипаж, даже деревьями из оранжерей комнаты у него убирает. Поп умный, из молодых — только уж очень по-светски ведет себя: привык там в помещичьем кругу. Даже
французские книжки читает и покуривает — это уж и не пристало бы к рясе…
То клячонка его, — он ездил на своей лошади в Тифлис и в Редут-Кале, — падала неподалеку
Земли донских казаков, то у него крали половину груза, то его двухколесная таратайка падала, причем
французские духи лились, никем не оцененные, у подножия Эльбруса на сломанное колесо; то он терял что-нибудь, и когда нечего было терять, терял свой пасс.
Но общее употребление
французского языка побудило завести в Голландии, Англии, Швейцарии и Немецкой
земле книгопечатницы, и все, что явиться не дерзало во Франции, свободно обнародовано было в других местах.
Камчатка порадовала, [Камчатка порадовала мужественным отражением англо-французского нападения на Петропавловск; в защите родной
земли участвовали казаки, мещане, камчадалы и алеуты; слабо вооруженный отряд в 300 человек отразил две высадки и, несмотря на сильную бомбардировку, обратил в бегство десант в 900 человек, сбросив в море 300 из них.] но это такая дробь, что почти незаметно проходят подвиги тамошней воительной силы.
Австрийский император,
французский император и прусский король писали к нашему императору, что так как у них крестьяне все освобождены без
земли, а наш император дал крестьянам
землю, то они боятся, что их крестьяне, узнавши про это, бунт сделают, и просили нашего императора отобрать у наших крестьян
землю назад.
Разве можно сказать про такую жизнь, что это жизнь? разве можно сравнить такое существование с
французским, хотя и последнее мало-помалу начинает приобретать меняльный характер? Француз все-таки хоть над Гамбеттой посмеяться может, назвать его le gros Leon, [толстяк Леон] а у нас и Гамбетты-то нет. А над прочими, право, и смеяться даже не хочется, потому что… Ну, да уж Христос с вами! плодитеся, множитеся и населяйте
землю!
У Литвинова налицо оказалась тысяча триста двадцать восемь гульденов, на
французскую монету — две тысячи восемьсот пятьдесят пять франков, сумма незначительная; но на первые потребности хватит, а там надо тотчас написать отцу, чтобы он выслал елико возможно; продал бы лес, часть
земли…
Перед ними открылось обширное поле, усыпанное
французскими и нашими стрелками; густые облака дыма стлались по
земле; вдали, на возвышенных местах, двигались неприятельские колонны. Пули летали по всем направлениям, жужжали, как пчелы, и не прошло полминуты, одна пробила навылет фуражку Рославлева, другая оторвала часть воротника Блесткиной шинели.
— Ну, нет!.. Нет!.. — заговорил Бегушев, замотав головой и каким-то трагическим голосом. — Пусть лучше сойдет на
землю огненный дождь, потоп, лопнет кора земная, но я этой курицы во щах, о которой мечтал Генрих Четвертый [Курица во щах, о которой мечтал Генрих Четвертый. — Имеется в виду
французский король Генрих IV (1553–1610), якобы выражавший желание, чтобы у каждого
французского крестьянина была к обеду курица.], миру не желаю.
У нас, русских, вообще говоря, никогда не было глупых надзвездных немецких и особенно
французских романтиков, на которых ничего не действует, хоть
земля под ними трещи, хоть погибай вся Франция на баррикадах, — они всё те же, даже для приличия не изменятся, и всё будут петь свои надзвездные песни, так сказать, по гроб своей жизни, потому что они дураки.
В пристройке, где он дал мне место, сел я на кровать свою и застыл в страхе и тоске. Чувствую себя как бы отравленным, ослаб весь и дрожу. Не знаю, что думать; не могу понять, откуда явилась эта мысль, что он — отец мой, — чужая мне мысль, ненужная. Вспоминаю его слова о душе — душа из крови возникает; о человеке — случайность он на
земле. Всё это явное еретичество! Вижу его искажённое лицо при вопросе моём. Развернул книгу, рассказывается в ней о каком-то
французском кавалере, о дамах… Зачем это мне?
Красавина. Что разгорячился больно! Надо толком поговорить. Ты свое возьмешь, и мне надо свое взять. Так смотри же,
французский. А то ты подаришь, пожалуй, платок-то по нетовой
земле пустыми цветами.
Так я и устроил: в карете на сиденье положил два целкювых, что за экипаж следовало, а сам открыл дверцу — и только задом-то выполз и ступил на мостовую, как вдруг слышу: «б-гись!», и мимо самой моей спины пролетела пара вороных лошадей в коляске и прямо к подъезду, и я вижу —
французский посол в мундире и во всех орденах скоро сел и поскакал, а возле меня как из
земли вырос этот мой посол-француз, тоже очень взволнован, и говорит...
Это были листки
французских брошюр, почти исключительно произведения польской эмиграции, которые в ярких, поражающих чертах изображали несчастья польской
земли, стоны польского народа и не скупились на самые черные краски для обрисовки русских отношений к Польше и русского гнета.
— Нет-с, и начитанность какая, добавьте! — заступился Форов. — Вы, Иосаф Платонович, знаете ли, чьи это стихи он нам привел? Это
французский поэт Климент Маро, которого вы вот не знаете, а которого между тем согнившие в
земле поколения наизусть твердили.
— О политической? О, это пожалуйста! Это сколько угодно! Конечно… если они сами захотят ее. Захотят, вы уверены? О, тогда пожалуйста, сколько угодно! Это вздор и клевета, что Св. Престол всегда за реакцию, и как там… Я имел честь присутствовать на балконе Ватикана, когда Его Святейшество благословил первый
французский аэроплан, показавшийся над Римом, а следующий папа — я убежден — с охотою благословит баррикады. Времена Галилеев прошли, м-р Вандергуд, и мы все теперь хорошо знаем, что
Земля вращается!
— Всё русское скверно, а
французское — о, сэ трэ жоли! [Это очень мило! (от франц. — c’est trs joli)] По-вашему, лучше и страны нет, как Франция, а по-моему… ну, что такое Франция, говоря по совести? Кусочек
земли! Пошли туда нашего исправника, так он через месяц же перевода запросит: повернуться негде! Вашу Францию всю в один день объездить можно, а у нас выйдешь за ворота — конца краю не видно! Едешь, едешь…
— А видишьли, честный отче, вычел я в одной
французской книге, что когда в Хинской
земле чай собирают, так языческие тамошние жрецы богомерзкое свое служение на полях совершают и водой идоло-жертвенной чай на корню кропят. А по уставу идоло-жертвенное употреблять не подобает. Поведай же нам, честный отче, опоганили мы свои души аль нет?
— Время родит вождей, — отвечал воевода. — Наше войско многочисленно и одушевлено патриотизмом, но до времени притаилось по домам. Оно выступит из
земли, когда мы кликнем ему клич, и удивит мир своим появлением. Покуда оно худо вооружено, худо обмундировано; но если нужно будет, косари наши, в белых сермягах, также сумеют резать головы москалей, как они привыкли косить траву. Мы видели, что во время
французской революции нестройные сброды санкюлотов, босоногих воинов, побеждали регулярные армии.
У ручек вытягиваются два пажика в высоких напудренных париках, с румяными щечками, как два розана, уцелевшие под хлопками снега, в блестящих
французских кафтанах, которых полы достают почти до
земли, в шелковых чулках и башмаках с огромными пряжками.
Драгунский
французский офицер одною ногой прыгал на
земле, другою зацепился в стремени.